Иван Коробов

Литература:

М.В.Иогансен " Иван Коробов " - статья из книги " Зодчие Санкт-Петербурга. XVIII век" Санкт-Петербург Лениздат 1997

Статья приведена полностью без купюр

Иван Коробов

Иван Кузьмич Коробов принадлежит к поколению русских зодчих, чье творчество протекало в 30—40-х гг. XVIII столетия. Он был одним из пенсионеров Петра I, отправленных в Голландию обучаться строительному делу и архитектуре. Вернувшись на родину, архитектор в течение двадцати лет честно служил Отечеству.

Биографических данных о Коробове, как и о многих архитекторах его времени, известно мало. До сих пор в литературе фигурируют три возможных года его рождения: 1700, 1701, 1703. Происходил зодчий из боярского рода Коробовых, скорее всего той его ветви, представители которой в XV в., после присоединения Новгорода к Москве, были переселены в «Московские области». В их число входил и бывший новгородский посадник Яков Федорович Коробов с братом. В XVII в. имена Коробовых встречаются среди стряпчих «сытного двора» и «путевых ключников хлебного двора». Все это говорит, что Коробовы принадлежали к «служивой» части бояр, то есть находились на государевой службе и при этом занимали достаточно высокие посты.

Местом рождения Ивана Коробова есть основания считать Переславль-| Залесский, так как в 1727 г., после длительного пребывания за границей, он испрашивал разрешения на поездку в этот город, «в дом свой».

Переславль-Залесский, в котором будущий архитектор провел детство, был заложен в 1152 г. владимиро-суздальским князем Юрием Долгоруким как пограничный форпост в низкой лесистой местности, на берегах огромного Плещеева озера и реки Трубеж. Благодаря выгодному положению город быстро рос и скоро стал центром удельного княжества. С 1302 г. он перешел во владение московских государей. В его окрестностях устраивалась любимая царская потеха — соколиная охота. В 1688 г. размеренную жизнь города нарушило появление, в нем шестнадцатилетнего царя Петра, избравшего Плещееве озеро местом «нептуновых потех». Здесь была построена первая русская флотилия. Вероятно, в этих занятиях Петра участвовали не только прибывшие из Москвы «потешные» полки, но и подростки из местных родовитых семей. Среди них могли оказаться и представители семьи Коробовых.

Хотел того мальчик Ваня или нет, но его первые художественные представления складывались несомненно под воздействием архитектуры родного города. Русские же мастера-градодельцы глубоко и проникновенно чувствовали красоту природы, ее закономерности, заложенные в ней основы ансамбля, проявлявшиеся в органическом единстве при многообразии форм. Они понимали и ощущали необходимость вписывать в нее творения рук своих, создавая единое гармоничное целое с окружающим пейзажем. В этом состоял секрет удивительной поэтичности и своеобразия облика каждого русского города при большом сходстве их композиционного построения.

Формирование переславльского городского ансамбля велось на протяжении пяти веков. Центральное место в нем и в начале XVIII в. занимал деревянный кремль, окруженный земляными валами XII в. Не мог не привлечь внимание мальчика белокаменный, увенчанный куполом Спасо-Преображенский собор — ровесник города. Предельный лаконизм его объемно-пространственной композиции, монолитность постройки, суровость ее форм прекрасно сочетались с внушительного вида оборонительными сооружениями.
Здесь же, в кремле, находилась и типичная постройка XVI в.— церковь митрополита Петра с высоким шатровым завершением. Ее композиция, построенная на ритме постепенно уменьшающихся кверху объемов, динамична. Знакомы будущему зодчему были и находившиеся вблизи города монастырские ансамбли, обнесенные каменными стенами. Устроенные в стенах въездные ворота выделялись декоративными элементами, а то и сооруженной над ними церковью.

Как и другие дети из дворянских семей, Ваня Коробов, достигнув десятилетнего возраста, должен был явиться в назначенный день и час в Москву на смотр недорослей. Там их в зависимости от возраста, степени подготовленности, умственного и физического развития записывали кого куда. Петр I, если бывал в это время в Москве, сам занимался этим делом, так как придавал ему большое значение. Способных подростков из богатых семей, постигших азы учености (умевших читать, писать и считать), отправляли учиться за границу, других записывали в специальные школы. Если оказывались на смотре переростки, то есть не явившиеся в срок, то годных «для фронту» посылали в наказание в гвардейские полки солдатами.

В 1701 г. в Москве была открыта школа «Математических и навигационных, т. е. мореходных хитростных искусств учения» на 500 учеников, а 1 октября 1715 г. в Петербурге учредили Морскую академию и школу при ней. Указом от 20 декабря того же года предписывалось: «...которые есть в России знатных особ дети, тех всех от 10 лет и выше высылать в школу в Санкт-Петербург, а в чужие края не посылать».

Коробов по возрасту несомненно попадал в список этих недорослей, так как ему было или 12, или 15 лет. Учился ли он в московской школе и из нее был переведен в Морскую академию, или сразу определен в академию — неизвестно, но в 1718 г. он значился в числе ее воспитанников.

Обучение в Морской академии было поставлено весьма обстоятельно и серьезно. Главное внимание уделялось математике, которая изучалась по учебнику Л. Ф. Магницкого «Арифметика, сиречь наука числительная...». В нем давались различные практические указания, в том числе и необходимые инженерам-строителям и архитекторам, например разные способы определения высоты стен, расчета камня на их сооружение и т. д. Ученикам выдавались аспидные доски и грифели, а также чертежные инструменты: линейки («шкалы»), циркули «простые и треножные», готовальня с медными инструментами. Ученики чертили не только карандашом, но и тушью, овладевали приемами отмывки чертежа, употребляя акварель и китайскую тушь.

Размещалась академия в бывшем доме адмиралтейств-советника А. В. Кикина, который находился недалеко от Адмиралтейской верфи, куда для приобретения практических навыков ходили ее ученики. Рядом протекала Нева, по которой курсировали разнообразные суда, шлюпки и лодки-верейки.

Первые воспитанники академии оказались свидетелями бурной строительной деятельности в Петербурге. Они видели, как разбирались для переноса на другое место или ломались деревянные постройки, уступая место каменным. На их глазах поднимались стены каменных палат их главного шефа — адмирала Ф. М. Апраксина, строившихся на набережной при участии архитектора Ж. Б. А. Леблона. Вплотную к ним по приказу Петра I возводился с 1715 г. на казенный счет дом П. И. Ягужинского «под смотрением архитекта Федора Васильева». Из окон Морской академии, обращенных к верфи, можно было наблюдать, как возводили новую башню со шпилем над въездными воротами и заменяли деревянные корпуса «мазанковыми».

Однако Коробову не пришлось тогда увидеть башню законченной: осенью 1718 г. он покинул стены академии, ибо согласно воле Петра I возглавлявший ее А. А. Матвеев выбрал «для посылки в Италию архитектурной науки двух учеников из молодых робяток, таких, которые выучили геометрию и которые имеют склонность к той науке...». Ими оказались Иван Коробов и Иван Мордвинов.

Но их отправили учиться не в Италию, как первую партию пенсионеров, а в Голландию. В отличие от других стран, где господствовал стиль барокко, идеалом буржуазной Голландии была позднеренессансная школа Палладио. На ее основе здесь сложился свой стиль, получивший название «голландский классицизм». Его отличительной чертой была сдержанность в использовании архитектурных средств. Ордер не стал основой композиционных решений. Победа над католиками кальвинистов, проповедывавших аскетизм, отразилась на культовом строительстве. Возводимые в XVII в. храмы отличались простотой архитектурных форм. Петр I был хорошо осведомлен о быте и нравах этой страны и знал, что целесообразно было заимствовать в ней, чтобы в дальнейшем использовать при строительстве Петербурга. Здесь же требовалось возводить многочисленные постройки ранее не известных на Руси типов производственного и утилитарного назначения: верфи, рынки, складские сооружения, литейный и монетный дворы, «гошпитали», а также жилые дома, пристани, набережные. Надо было уметь осушать болотистый грунт, укреплять его сваями, отводить воду из рвов, вырытых под фундамент, экономно расходовать строительные материалы, так как их не хватало. Все это превосходно умели делать голландцы. В этом они превосходили французов, немцев и итальянцев.

Руководствуясь практическими соображениями: воспитать архитекторов-строителей, архитекторов-практиков по возведению в первую очередь зданий утилитарного назначения, Петр I и послал новых своих пенсионеров (т. е. обучавшихся на средства, отпускаемые из Кабинета его императорского величества) учиться «маниру» голландской архитектуры.

О первых годах пребывания за границей достоверно известно только, что товарищ Коробова — Мордвинов — в Голландии «имел худых мастеров», учивших его плотничать, а не строить, и его перевели к другому, а потом отправили в Брабандию (ныне Бельгия), в Антверпен. Коробов оказался там несколько раньше. В этом городе было предостаточно разновременных и разнообразных по типу зданий. Многие из них принадлежали к числу лучших произведений нидерландского зодчества. Таким был и семинефный собор, оконченный в 1616 г., к которому еще в XV в. со стороны западного фасада была пристроена башня, высота которой достигала 123 м. Она была самым высоким сооружением в Нидерландах.

Наставником пенсионеров в Антверпене был «знатный мастер господин Бауршет шляхетского художества архитектуры». В подписанном им отзыве он называет себя «И. Иоган Бауршет, шкульптор, архитект, инженер».

Коробов не был удовлетворен своим обучением ни в Голландии, ни в Брабандии и в письме к А. Д. Меншикову от 23 января 1723 г. просил уговорить царя разрешить ему ехать «в Италию через Францию для науки моей в совершения привести и дабы достойну быть в службе его императорского величества». Не получив ответа. Коробов 1 июля 1724 г. отправил письмо Петру I. В нем он повторил просьбу, так как «во всем бытии моего в Брабандии искусного архитектурного художества в строении не видел, и мастер мой при мне домового строения не делал... и посему твердого испытания в науке моей я себе не имею». Основная же его забота состояла в том, чтобы «к чести получить быти художником в строении царских жилищ, а не мужицких...».

К письму, в подтверждение своих способностей. Коробов приложил чертежи. Эти листы свидетельствуют о высоком уровне овладения приемами построения архитектурного чертежа, что только входило в строительную практику России, а также о хорошем знании закономерностей ордерной архитектуры. Зарисовки античных скульптур и статуй говорят о пристальном изучении памятников в натуре.

Только в конце ноября пенсионер получил ответ царя. В нем, обычно вспыльчивый и деспотичный, не терпящий неповиновения, государь счел нужным объяснить своему «всеподданнейшему рабу», по возрасту годящемуся ему в сыновья, причины отклонения его просьбы и необходимость учиться в Голландии. Это скорее письмо наставника, профессионально разбирающегося в вопросах архитектуры и строительства, объясняющего ученику поставленную перед ним задачу: стать не столько архитектором-художником, строящим уникальные здания, сколько грамотным и умелым архитектором-строителем. «Иван Коробов. Пишешь ты, чтобы отпустить тебя во Францию и Италию для практики архитектуры цивилис. Во Франции я сам был, где никакого украшения в архитектуре нет и не любят; а только гладко и просто и очень толсто строят, и все из камня, а не из кирпича. О Италии довольно слышал; к тому же имеем трех человек русских, которые там учились и знают нарочито. Но в обоих сих местах строения здешней ситуации противные места имеют, а сходнее голландские. Того ради надобно тебе в Голландии жить, а не в Брабандии и выучить манир голландской архитектуры, а особливо фундаменты, которые нужны здесь; ибо равную ситуацию имеют для низости и воды, также тонкости стен. К тому же огородам (садам) препорции, как их размерять и украшать, как леском, так и всякими фигурами; чего нигде в свете столько хорошего нет, как в Голландии, и я ничего так не требую, как сего. Также и слюзному делу обучаться тебе надлежит, которое здесь зело нужно. Tого ради отложи все, сему учись. Петр. В 7-й день ноября 1724 года...»

Форма изложения, сам тон письма говорят о каких-то особых отнoшениях между этим пенсионером и Петром I, и невольно вспоминаете создание юным царем флотилии в Переславле-Залесском.

В конце 1724 г. Коробов и Мордвинов переехали в Голландию, Амстердам. Туда же прибыл из России еще один пенсионер — Иван Мичурин. Об этом они известили царя письмом от 15 января 1725 Однако оно пришло в Петербург, когда Петр уже умер. Узнав об этом, пенсионеры сделали еще одну попытку избавиться от изучения «шлюзного дела», но получили от Екатерины нагоняй за неповиновение воле покойного. Уже 20 апреля они принесли повинную и заверили, что успешно обучаются строительству шлюзов. Этому было отдано все оставшееся время их затянувшегося пенсионерства. Только в конце лета 1727 г. Коробов и Мордвинов отправились в обратный путь. В связи с их прибытием в Петербург А. Д. Меншиков, который после смерти Екатерины фактически управлял страной, 7 августа направил в Канцелярию от строений "ордер", предписывавший прибывших пенсионеров «принять в свое ведомство и отвесть им для житья квартиры в мазанках, где прежде сего были коллегии», на Троицкой площади. Кроме того. Канцелярия должна была устроить им экзамен, который и состоялся 19 сентября 1727 г. В рапорте архитекторов Доменико Трезини, Гаэтано Киавери, Михаила Земцова, Петра Еропкина и мастеров Г. ван Болеса и П. Суалема отмечалось, что пенсионеры, «которые во всем регуле и пропорциях архитектуры цивилис по вопросам нашим изъясняли и ответствовали аккуратно и зделанные ими чертежи и мадели деревянные сущего правила архитектурного видели; еще им от нас дан план каменных церковных строений без скал и мер (масштаба.— М. И.), по которым оне сочинили фатчат с подлинными мерами и скалами с приличным их орнаментами».

В заключение указывалось, что по своим теоретическим познаниям они достойны быть архитекторами, но их надо проверить на практике, а до этого экзаменаторы предлагали платить им «против гезелей» по 250 рублей с 27 сентября. Уже 17 октября их послали на Назинские кожевенные заводы, где надо было «свидетельствовать, что той работы зделано по цене и что еще надлежит плотничной и земляной работ». Вероятно, давались им и другие задания, с которыми они успешно справлялись, что позволило уже 15 декабря 1727 г. назначить Коробова архитектором Адмиралтейств-коллегий.

До него архитекторами при Адмиралтейств-коллегий служили иностранцы: с 1720 по 1726 г. — Стефан ван Звитен, а с 1726 по декабрь 1727 г. — Гаэтано Киавери. Первый был весьма посредственным специалистом и недобросовестным человеком: «в должности своей не исправен и ко определенным адмиралтейским строениям не ходит и находится непрестанно в шумстве (пьянстве.—М. И.)». Сменивший его Киaвери был хорошим зодчим, но и он исполнял свои новые обязанности плохо, отговариваясь занятостью на постройке Кунсткамеры и других зданий. Однако дело скорее всего было в другом. Архитектор Адмиралтейского ведомства должен был постоянно решать огромное количество разнообразных, порой неожиданных и сложных в техническом отношении вопросов, которые перед дворцовыми архитекторами не возникали. Поэтому даже опытные мастера, заняв это место, оказывались беспомощными. В прямые обязанности архитектора Адмиралтейств-коллегий входило проектирование и строительство, содержание и реконструкция зданий и инженерных сооружений, необходимых военно-морскому флоту. Это были верфи, гавани, парусные, полотняные, канатные и прядильные фабрики, склады разного назначения: для хранения и сушки лесных материалов, пеньки и других припасов, нужных для строительства и оснастки кораблей. По мере надобности строились иногда и церкви, и здания для учебных заведений, госпиталей, аптек и иных учреждений. При проектировании утилитарных построек в первую очередь приходилось решать функциональные задачи. Кроме того, отводимые под строительство участки, как правило, ранее не были освоены, поэтому возникало много осложнений при их благоустройстве.

Фактически Коробов приступил к исполнению обязанностей архитектора Адмиралтейств-коллегий лишь 9 апреля 1728 г., так как отпрoсился на зиму «в дом свой», в Переславль-Залесский. Вернулся он только весной, к началу строительного сезона. Петербург уже перестал быть столицей. Уменьшилось число возводимых в нем построек, сам темп строительства снизился. Однако эти изменения мало коснулись объектов, сооружавшихся для молодого военно-морского флота. В их число входила и Галерная гавань, строительство которой велось по указу Петра I от 21 сентября 1721 г. на западном, пустынном и низком, берегу Васильевского острова, при впадении в залив мелководного протока. Гавань предназначалась для укрытия гребных судов и должна была состоять из огромного прямоугольного внутреннего бассейна, соединенного с заливом длинным каналом, фланкируемым молами, и сараев для хранения галер в зимнее время.

К 1728 г. успели только прорыть канал, в который заводили галеры (пока не было сараев) на зимовку, и вчерне выкопать бассейн. С приходом Коробова строительство гавани стало быстро продвигаться. Сначала, в 1728—1734 гг., Коробов занимался только строительством галерных сараев, всем остальным руководил по-прежнему Доменико Трезини. К осени 1728 г. по коробовскому проекту поставили пять первых сараев, а в следующем он создал новый проект сарая на каменных столбах, и таких выстроили еще тринадцать. Всего же по периметру бассейна намечалось разместить 90 сараев.

17 июля 1729 г. на берег подняли первую галеру «Семга» — Галерная гавань начала функционировать. После смерти в 1734 г. Трезини Коробов отвечал за все работы в гавани. Он ликвидировал последствия наводнений, по его предложению более надежно были укреплены земляные валы, разобраны обветшавшие деревянные башенки-кроншпицы, поставленные при Трезини у входа в канал. Коробов намеревался их восстановить тоже в дереве, но на каменных столбах и выполнил в связи с этим их проект и смету. Однако решение вопроса затянулось до середины века. Ныне существующие кроншпицы были возведены в камне только в 1754 г. архитектором М. Д. Башмаковым.

В 1739 г. стараниями Коробова гавань уже имела 64 сарая, когда встал вопрос о переносе Галерного двора с Адмиралтейского острова на Васильевский. Это потребовало увеличения территории гавани и количества построек. Выбрав вместе с галерными мастерами участок, Коробов представил план и смету по реконструкции бассейна, а в начале 1741 г. предложил облицевать его плитным камнем. Занимался он и благоустройством гаванского селения, возникшего еще в 1731 г. Двенадцать лет отдал Коробов этому уникальному гидротехническому сооружению, которое в основных чертах сохранилось до наших дней.

Если успешное проведение работ в гавани было возможно благодаря инженерно-строительным знаниям, полученным Коробовым в Голландии, то исполнение другого задания давало ему возможность реализовать свои способности в области архитектуры. 19 июня 1728 г. ему указали «учинить чертеж и смету» для постройки в Кронштадте «деревянной на каменном фундаменте церкви». Богоявленская церковь должна была стоять в центре городской площади. Коробов придал ее плану прямоугольную форму. С запада к церкви примыкала 52-метровая семиярусная колокольня. Два нижних яруса — «четверики» с одним проемом — служили основанием для пяти легких «восьмериков», прорезанных арками. Композиция завершалась куполом с крестом, вокруг которого вращался флюгер в виде золоченой фигуры архангела с распростертыми крыльями.

Богоявленская церковь, законченная в 1732 г., сразу стала важнейшим архитектурным элементом в застройке Кронштадта и силуэте острова. Видная издалека со стороны моря, она служила и маяком. Ярусное построение, своеобразие силуэта первой самостоятельной постройки Коробова роднило ее с аналогичными композициями московских колоколен и церквей XVII в. и демонстрировало желание архитектора продолжать традиции отечественного зодчества.

Почти одновременно архитектор строил и деревянную Вознесенскую церковь в «Переведенских слободах за глухой речкой» — нынешним каналом Грибоедова. Она занимала угловой участок на левом берегу, у пересечения речки с Вознесенской перспективой.

Известие о возвращении столицы на берега Невы активизировало строительную деятельность в Петербурге. Весь 1731 г. шла подготовка к достойной встрече новой императрицы. В праздничном оформлении города участвовал и Коробов. В конце года, когда строительный сезон был завершен, ему поручили сооружение триумфальных ворот «от Адмиралтейства» за Зеленым мостом, на пересечении Большой перспективной дороги с Мойкой. Проект их был выполнен в духе подобных сооружений петровского времени. Композиция ворот была четкой и не перегруженной деталями. Большую роль в оформлении играли попарно расставленные колонны нарядного коринфского ордера и умело распределенная в верхней части ворот скульптура. Особую торжественность всей композиции придавали «обвесы» из красного сукна, устроенные по сторонам ворот.

По инициативе Коробова возводили ворота исключительно мастера Адмиралтейства, среди которых были умелые резчики и живописцы. Так как времени оставалось мало, то начальство распорядилось, «оставив все прочие работы и для поспешания, исправлять ту работу ночным временем при свечах». Такая мера позволила окончить ворота к сроку.

Кроме того. Коробов ошеломил всех, осветив огромной протяженности здание верфи шестью тысячами фонарей. Так зодчий-патриот отметил возвращение столицы в Петербург.

1730-е гг.— основное время деятельности Коробова в Петербурге. Среди его работ этого периода первое место принадлежит реконструкции построек петровского Адмиралтейства, в ходе которой «мазанковые» (фахверковые) корпуса были заменены каменными (1728—1732) и создана башня со шпилем (1732—1738). Еще до Коробова велись работы по строительству каменных корпусов, и он их продолжил. Летом 1730 г. «по учиненному Коробовым чертежу» приступили к возведению последнего отрезка линии корпусов и окончили его строительство в 1732 г.

Как и в проекте верфи Петра I, план каменного здания Адмиралтейства представлял собой гигантскую букву «П», раскрытую в сторону Невы. Вдоль его северного фасада проходил такой же формы канал, который был соединен с Невой и использовался для доставки на верфь нужных материалов. На его берегу стояли постройки с разнообразными мастерскими, складами и помещениями второстепенного назначения. Огромный участок до берега Невы занимали доки и эллинги, а также стапеля, на которых строились военные корабли.

С трех сторон каменного двухэтажного здания Адмиралтейства находились земляной вал с пятью бастионами и ров, сооруженные в первые годы существования верфи. В 1730-х гг. с юга Адмиралтейство окружал еще один канал, входивший в систему водных коммуникаций, существовавших на месте нынешнего Конногвардейского бульвара. Между районом жилой застройки города и корпусами верфи простирался свободный участок, сейчас занятый садом.

Главные ворота Адмиралтейства находились в центре южного фасада. Над ними помещалась сильно обветшавшая деревянная башня со шпилем, сооруженная в 1718—1719 гг. «шпицного дела мастером» Германом ван Болесом. В марте 1732 г. Коробов сначала получил указание «оной шпиц укрепить и исправить немедленно», но уже через месяц ему предписывалось «Адмиралтейскую башню, на которой шпиц, за ветхостью разобрать», а новую возводить «для прочности всю каменную и шпиц поставить».

Коробов выполнил ее проект в двух вариантах: со шпилем и с завершением в виде купола своеобразной формы. Во втором варианте башня была меньшей высоты. Утвержден был вариант со шпилем, который с петровского времени рассматривался как неотъемлемая часть Адмиралтейства. Так как высота всей башни со шпилем, предусмотренная Коробовым в утвержденном проекте, достигала 72 м, то для обеспечения устойчивости шпиля архитектору пришлось придумать и осуществить нестандартное конструктивное решение. Он «опустил» увеличенную по этой причине нижнюю часть деревянного каркаса шпиля внутрь верхних каменных объемов башни. Этим приемом снижалась возможность опасных колебаний шпиля при сильном ветре. Надежность коробовского изобретения подтвердило время.

Архитектура башни проста. Этим подчеркивалась ее органическая связь со всем зданием Адмиралтейства, фасады которого были лишены декора и имели вид обычных утилитарных построек. В отличие от них стены трех верхних объемов башни (двух «четвериков» и восьмигранного фонарика под шпилем) были обработаны пилястрами трех ордеров: тосканского, ионического и коринфского.Кроме того. Коробов ошеломил всех, осветив огромной протяженности здание верфи шестью тысячами фонарей. Так зодчий-патриот отметил возвращение столицы в Петербург.

Благодаря исключительно точно найденным талантливым архитектором соотношениям размеров всей башни и ее отдельных частей она являла собой пример совершенного произведения искусства. Она не только подчеркивала центр здания, где находились главные ворота и размещалось «присутствие» коллегии, хранились трофеи, она была его важнейшей частью. В художественно-образной форме — в виде устремленного ввысь золоченого шпиля, увенчанного яблоком, короной и трехмачтовым корабликом,— ее автору удалось выразить назначение здания — колыбели отечественного военно-морского флота.

Башня играла и большую градостроительную роль. Ее стройный, красиво нарисованный силуэт обогатил новым высотным элементом архитектурную панораму центра города. Важное значение она имела и в организации застройки огромного района столицы. На нее были ориентированы три главные магистрали левобережной части города. Адмиралтейский шпиль стал символом Петербурга.

Башня Адмиралтейства, созданная Коробовым, была созвучна шпилеобразным завершениям многих построек петровского времени, и вместе с тем истоки ее композиционного решения уходят к надвратным башням русских кремлей и монастырей, которые с детских лет были хорошо известны архитектору по постройкам в Переславле-Залесском, Москве и других русских городах.

Если бы Коробов создал только одну Адмиралтейскую башню, то и тогда его имя заняло бы достойное место в ряду крупнейших архитекторов Петербурга, но талантливый зодчий был еще и великим тружеником. Можно только удивляться, как он успевал одновременно справляться с выполнением огромного количества поручавшихся ему разных по масштабу и характеру дел, имея минимальное число помощников.

Так, в начале 1730-х гг. кроме сооружения сараев в Галерной гавани и каменных корпусов Адмиралтейской верфи его обязали заняться приспособлением конфискованного дома В. Л. Долгорукова, находившегося на Васильевском острове, для размещения Морской академии, аптеки и лаборатории.

Передача в июне 1732 г. дома опального князя в ведение Адмиралтейств-коллегий вызывалась необходимостью быстро переместить Морскую академию из дома Кикина в другое место, так как императрица еще в конце 1731 г. пожелала строить новый Зимний дворец, который должен был занять роскошные палаты Ф. М. Апраксина и примыкавший к ним с юга огромный участок. Все существовавшие на нем постройки, обращенные в сторону Адмиралтейства, подлежали сносу, в том числе и занятые Морской академией.

Недавно конфискованный дом имел достаточно помещений, никем не был занят, а относительно небольшое расстояние между ним и Адмиралтейской верфью воспитанники академии могли легко преодолевать на лодках или мелких судах. Поступивший в собственность Адмиралтейств-коллегий, дом имел три этажа и «высокие погреба». Его парадный фасад был обращен к реке, а западный выходил на 4-ю линию, так как здание занимало угловой участок. Дом являлся частью застройки берега Невы между 3-й и 4-й линиями, в которую входили еще два дома одинаковой с ним высоты. Построенные вплотную друг к другу, с фасадными стенами, выведенными точно по красной линии будущей набережной, они являлись примером образцового соблюдения основного градостроительного правила петровского времени — застраивать уличные кварталы «единою фасадою». Эти дома не сохранились, но сведения о них представляют для нас большой интерес, так как позволяют лучше представить себе Петербург 1730—1740-х гг., то есть времени, когда в нем жил и работал Коробов. В этот период облик главных магистралей города, и в первую очередь берегов Невы с прилегавшими к ним районами, определяли построенные в 1720-х гг. каменные жилые дома видных сподвижников Петра I, крупных государственных чиновников и представителей именитых фамилий. Убедительным подтверждением этого служат гравюры с видами Петербурга, выполненные в начале 1750-х гг. по рисункам М. Махаева. На одной из них под названием «Проспект вниз по Неве-реке от Невского моста между Исаакиевской церковью и корпусом Кадетским» за дворцом Меншикова, ниже по течению Невы, изображен ряд домов. Третий из них и отводился Адмиралтейств-коллегий.

26 июня 1732 г. Адмиралтейств-коллегия издала указ, в котором говорилось, «как надлежит исправить» принятый ею дом: «велеть тот дом архитектору Коробову осмотреть и на то исправление оного как под аптеку, так и под Академию коликое число потребно каких материалов и припасов и мастеровых людей, о том учинить смету и подать в коллегию немедля». Исполнительный архитектор ознакомился с состоянием здания и нашел, что оно не требует коренной перестройки, поэтому в составлении чертежей необходимости не было. Программу же предстоящего ремонта здания он изложил в двух документах, включавших 16 пунктов. Из них видно, что Коробов не ограничивал свои функции контролем, а намеревался непосредственно участвовать в работах. Об этом свидетельствует текст 11-го пункта, в котором речь шла о фасаде: «...наличные стены и окна поправить кирпичом, подмазать под лопатку и выбелить как от меня показано будет» (курсив мой.—М. И.). Аналогичные комментарии помещены и в пункте 1-м, связанном с отделкой помещений. В нем читаем: «...потолки зделать плотничною работою вновь, как от меня показано будет» (курсив мой.— М. И.). Иногда словесное указание архитектор заменял наглядным пособием — моделью. Например, в его «доношении» от 29 мая 1733 г. значилось, что изготовление 40 балясин должно вестись «по присланной от меня модели». Когда же потребовалось делать «скобы железные к дверям» и «замки внутренние», то и для них модели поступали «от него, Коробова». Поражает тщательность, с которой он выполнял неинтересное в творческом отношении задание. Он вникал во все мелочи, поэтому его интересовало, как лучше устроить ящики, где будут лекарства ставитца», а в «доношении», датированном октябрем 1734 г., сообщалось, что «надлежит для удобства зделать на шкафы, и на кабинеты, и на ящики выдвижных шишечек дубовых 300 штук».

Фасадные работы Коробов счел возможным ограничить восстановлением обмазки, где она обвалилась, и кое-где поврежденной кирпичной кладки. После этого стены надлежало «выбелить». Так как помещения учебного заведения и аптеки должны были иметь простую отделку, то в пунктах о них больше всего говорилось о «поправке» штукатурки. При этом неизменно добавлялось, что делать надлежит ее «глатко» и потом «выбелить». Изредка указывалось «вытянуть малые карнизы».

Более сложные работы намечались в зале, расположенном во втором этаже. В нем архитектор предусматривал «пол и потолок плотничной и столярной работою зделать вновь». Кроме того, в целях большей изоляции этого помещения он счел целесообразным «трои дверей закласть кирпичом».

Новый потолок и стены требовалось «подмазать штукатурною работою», «под потолком... карниз зделать». Неоконченные еще при первом владельце «два камида (камина.—М. И.) оштукатурить глатко и все выбелить». Коробов наметил также замену главной деревянной лестницы, идущей из первого этажа «вверх, к залу», новой. Из описи дома 1761 г. видно, что она была «столярная о двух переломах (маршах.—М. И.) с площадками».

Особенно придирчиво архитектор осматривал печи и трубы. В намечавшихся им работах часто фигурируют указания о их «перекладке», «переправке» или записано: «исправить местами».

В марте 1736 г., когда основные работы уже были проведены, перед Коробовым поставили новый вопрос: «как надлежит к лучшему способу сделать в сенях, где перегородка деревянная, двое дверей с реки». Опытный архитектор быстро нашел простой выход для устройства самостоятельных входных дверей в Морскую академию и в аптеку. Его ответ был весьма лаконичен: «Двое дверей с реки на одно крыльцо свободно можно зделать» для «лучшего покою Академии».

Занимался он и укреплением берега сваями перед зданием, и устройством пристани для мелких судов. Завершились работы сооружением в 1737 г. небольшой пристройки к дому со стороны 4-й линии, для размещения аптечной лаборатории.

Едва успел Коробов наладить ремонт и переоборудование жилого дома для нормального функционирования в нем двух совершенно разных по назначению учреждений, как в начале 1733 г. получил другое задание — возвести большой флигель для Морского госпиталя. Видимо, прежних помещений в восточном крыле здания, построенного Доменико Трезини на Выборгской стороне, стало недостаточно для размещения больных и увечных матросов и других лиц, связанных с флотом.

Теперь Коробову предстояло уже составить проект, что он и выполнил. До сих пор чертежей флигеля обнаружить не удалось. Скорее всего, по этой причине во многом примечательная постройка зодчего оказалась не только не изученной, но и не внесенной даже в список его работ. Сопоставление скупых данных из выявленных нами документов, среди которых «доношения» самого зодчего, с планами Петербурга 1738 и 1753 гг. позволило составить о ней и ее возведении некоторое представление.

Выяснилось, что проект был составлен в начале 1733 г. В обсуждении его участвовали «доктор и лекари». Вероятно, проект их устроил, так как никаких претензий тогда они не предъявили, и к 19 мая была «подана от меня и смета», как писал позднее ее автор.

Флигель возводился со стороны северного фасада «гошпитали» петровского времени под прямым углом к ее восточному крылу и имел Г-образной формы план. Такое расположение диктовалось тем, что проектируемая Коробовым постройка должна была строиться «против Сухопутного флигеля». В 1733 г. за западным крылом «гошпитали» находилось два длинных деревянных флигеля, построенных в одну линию с некоторым отрывом от каменного здания и интервалом между ними, что несомненно диктовалось соображениями пожарной безопасности. Хотя коробовский флигель должен был быть кирпичным, тем не менее зодчий счел целесообразным возводить его тоже на некотором расстоянии от главного корпуса.

За лето 1734 г. работы по укреплению грунта, пропитанного водой, были окончены, и наблюдавший за «битьем свай» «архитектурии гезель» Григорий Селезнев предлагал служителей, которые «ту работу исправляли и нужды прежде в них никакой не имеетца», отпустить. Об итогах следующего строительного сезона Коробов доносил сам 30 сентября 1735 г. следующее: «...подрядчиком Зинзиверовым построено каменною кладкою флигеля по длине против плану, вышиною один апартамент, четыре брусья потолочные в стены закладены, а более строить оного за поздним осенним временем невозможно». Сроки строительного сезона соблюдались в те времена строго.

Подрядчик был человеком обязательным и еще в ноябре 1735 г. заверил архитектора, что «...будущею весною он достроит неотменно и для той достройки явится с работными людьми мая к первому числу... без всякого отлагательства». Имея уверенность, что возведение стен второго этажа будет завершено к концу лета, Коробов уже в мае 1736 г. позаботился, чтобы заготовили материал для стропил, а главное, наняли бы «плотников и с их инструментами 60 человек». Есть все основания считать, что эта и другие наружные работы к зиме 1736 г. были окончены. На следующий строительный сезон намечались настилка потолков и полов и проведение отделочных работ. Вот тут-то и возник неприятный инцидент, о котором Коробов 6 мая 1737 г. известил начальство: «...главный лекарь являет словесно, что при новопостроенном каменном флигеле, хотя в нижнем апартаменте во всех палатах полы строютца двойные и насыпаютца землею ради теплоты, однако же требует... чтобы от земли во всех покоях даже до полов половину оной вышины под палатами набить глиною, а сверх оной другую половину той вышины до полов нижнего апартамента насыпать землею для теплот болящим». Кроме того, Коробов ставил в известность Экспедицию над верфями и строениями, что «ради оной насыпи потребно по начислению моему глины 100 куб. саж.», а сметой деньги на нее не предусмотрены, так как при обсуждении проекта о ней никто даже не обмолвился.

Чем кончился этот конфликт, мы не знаем. Однако к концу 1737 г. стены и перекрытия были готовы и еще летом успели провести отделочные работы: «подшивку галдарей и обшивку галдарейных деревянных столбов пильными досками». Значит, со стороны западного фасада флигель имел галерею. Скорее всего, она была решена так же, как и устроенная в крыльях петровской «гошпитали» со стороны северного фасада. В другом документе Коробов просил распорядиться, «дабы повелено было кровлю и протчие внешние деревянные вещи надлежащею краскою выкрасить, как от меня показано будет». При этом, понимая, что строительный сезон в разгаре, архитектор торопил сделать все «заблаговременно», чтоб успеть до зимы вставить стекла.

Вероятно, после окончания строительства флигеля на берегу был разбит регулярный сад, который имел ширину, равную восточному крылу петровской «гошпитали». Прямоугольный в плане сад занимал участок, ограниченный сейчас с севера и юга Боткинской и Клинической улицами. В центре, на пересечении средних дорожек, находилась круглая площадка с фонтаном, а в северной его части был устроен бассейн в виде прямоугольника, имевшего с одной стороны полуциркульный выступ. Такие пруды имелись во многих усадьбах Петербурга первой трети XVIII в.

Дальнейшая судьба госпиталя тесно связана с правительственными мерами, проводимыми в городе после пожаров 1736 и 1737 гг., для предотвращения возможности их повторения. Требование повсеместно деревянное строение либо «за ветхостью сносить», либо переносить на другие, более безопасные в пожарном отношении места, распространялось и на госпитальные постройки. Поэтому уже 2 августа 1737 г. резолюцией Кабинета министров предписывалось «определить... Земцова или адмиралтейского архитектора Коробова.... быть при сломке деревянного госпиталя на Выборгской стороне». Более точных сведений о его местоположении документ не содержит. Поэтому можно только предполагать, что речь шла о деревянных постройках, находившихся за «Сухопутной госпиталью».

В утвержденном Кабинетом министров всеподданнейшем докладе Комиссии о Санкт-Петербургском строении 20 августа 1738 г. была изложена программа дальнейших работ по возведению каменных зданий госпитального комплекса. В нем говорилось: «К сухопутной каменной госпитали для помещения больных, для лучшей симметрии построить в заворот вновь один каменный флигель (литера Д), как у морской госпитали пoстроено», а также разбить «регулярный сад, как у Морской сделан, который разверстать и учредить таким образом, как изображено на плане литера С». Для нас важно не столько, что Комиссией намечалось создать новую, строго симметричную пространственно-глубинную композицию из разновременных госпитальных построек, план которых теперь приобретал форму буквы «П», повернутой к северу, а то, что возведенным коробовским флигелем было положено начало созданию на южном берегу Выборгской стороны большого типично барочного ансамбля, включавшего все каменные здания госпиталя и оба сада.

Однако на этом Комиссия не остановилась. Со временем «у тех обеих госпиталей на верхнем и нижнем к Неве реке углах, на которых ныне деланы деревянные купола и обиты жестью, впредь, когда те купола обветшают, для лучшей симметрии пристроить вместо тех куполов еще один апартамент, а сверх оных сделать пристойное украшение». Надо было и улицы возле «гошпитали» фашинами выложить. Делать же все это надлежало «ныне от команд, в которых оные госпитали ведомы». Значит, все, что касалось «Морской госпитали», должен был делать Коробов.

На плане Петербурга 1753 г. изображен, хотя и несколько схематично, весь ансамбль «гошпитали», органично включавший в себя постройки 1720-х и 1730-х гг.

Работы Коробова по обеспечению Морского ведомства зданиями лечебного назначения не ограничивались постройкой флигеля на Выборгской стороне. В литературе о Коробове имеются сведения, что в 1736 г. он выполнил проект госпиталя в Ораниенбауме на 1000 человек. Однако ни о замысле зодчего, ни о причинах его неосуществления ничего не сообщается. Возможно, дело в том, что в 1737 г. Адмиралтейств-коллегий под госпиталь предоставили Большой Ораниенбаумский дворец: ведь с 1735 г. Россия вела войну с Турцией и число раненых с каждым годом росло.

До сих пор никому не удалось определить степень участия отдельных мастеров ни в строительстве Большого дворца в Ораниенбауме в первой четверти XVIII в., ни в его подновлении в первые годы царствования Анны Иоанновны, ни в чем конкретно выразилось его приспособление под госпиталь в середине 1730-х гг. А ведь в последнем участвовали ведущие архитекторы того времени: М. Земцов, П. Еропкин и И. Коробов. Известные нам документы подтверждают только их участие в специальной комиссии, созданной Канцелярией от строений для решения сложного вопроса об отводе грунтовых вод, разрушавших холм, на котором стоит дворец. Среди членов комиссии Коробов был самым компетентным в области инженерно-строительных работ. Думается, что принятое коллегиально решение — устроить «сквозь нижних двух стен» сточную каменную трубу под землей — было предложено им. Реализацией же его занимался постоянный помощник Коробова, «архитектурии гезель» Григорий Селезнев.

Для укрепления края холма Коробов предложил создать «сооружение наподобие террас с подпорными стенками», которым он придал вид декоративных парковых сооружений. Археологическое исследование памятника, проведенное в 1970-х гг. архитектором-реставратором И. Н. Кауфман, подтвердило достоверность изображения северного фасада дворца на гравюре по рисунку М. Махаева. На ней зафиксирован осуществленный в натуре замысел Коробова. Нижний ярус стенок дополнительно укреплен контрфорсами, которые трактовались как мощные волюты. В верхнем ярусе были устроены ниши с декоративными вазами и скульптурой. В архитектурном решении подпорных стенок повторен ритм аркады боковых галерей дворца, что говорит о большом художественном такте их автора и его умении включать более поздние нововведения в уже сложившийся ансамбль. Об этом же говорит и созданная в эти же годы трехмаршевая парадная лестница, которая связала центральную часть дворца с парком. За ней оказался скрытым ранее существовавший грот.

Значительное место в работах Коробова постоянно занимало строительство разнообразных, порой очень крупных складских сооружений в разных частях города, чаще на его окраинах. Например, на Галерном дворе, находившемся на левом берегу Невы, около устья Мойки, на территории верфи, устроенной при впадении реки Охты в Неву, или возле производственных мастерских, вроде прядильни, которая размещалась на узком участке земли между каналами, прорытыми на месте нынешнего Конногвардейского бульвара. Созданная в первой четверти XVIII в., система каналов служила для транспортировки разных материалов со складов к Адмиралтейской верфи и одновременно создавала надежный водный барьер в случае пожара, что было важно при сосредоточении в одном месте огромного количества легковоспламеняющихся материалов.

Строились склады, несмотря на весьма внушительные размеры, из дерева, а потому быстро ветшали и заменялись другими. Большинство из них со временем исчезали, не оставив заметного следа ни в планировке городской территории, ни в облике окружавших их районов. Исключением являются склады, сооруженные Коробовым для хранения и просушки корабельного леса. Их постройке предшествовали большие подготовительные работы, связанные с освоением и включением в городской организм новой, ранее неблагоустроенной территории, находившейся в низовье Мойки.

Участок для них выбирала Морская комиссия, специально созданная для этой цели Адмиралтейств-коллегией. В июле 1732 г. место «для поклажи дубовых корабельных лесов» было определено, так как «...оное к Адмиралтейству в самой близости да и Адмиралтейскими каналами (которыми все корабельные леса препровождать мочно к самому Адмиралтейству) течение свое имеют прямо в помянутое место, в Голландию, где на учиненные эллинги выгружать будет способно». Однако главное преимущество состояло в том, что «кругом оного состоит вода» и тем «от огня разсуждается ж безопасность». А участок, по существу, был свободным, так как только в одном месте на нем имелись «деревянные малые ветхие хоромы... и одна роща дерев, а более ничего не находится». .

Вопрос о размещении дорогостоящего важнейшего судостроительного материала был настолько важным государственным делом, что его решение было закреплено именным Ее императорского величества указом, который санкционировал постройку складских корпусов на выбранном комиссией участке. В нем говорилось: «...для наилучшего сохранения корабельных дубовых лесов и ради удобности и пользы интересу ее императорского величества построить сараи на месте, именуемом Новой Голландией».

Теперь это место надлежало изолировать от других построек. Проще всего было превратить его в остров, так как с юга и юго-запада оно омывалось Мойкой, с востока проходил полноводный Крюков канал, прорытый в петровское время для соединения Невы с Мойкой, и только его северная граница оказывалась незащищенной. Здесь надо было прорыть канал, который соединил бы Крюков и Галерный каналы. Дело это было не таким уж трудоемким и сложным, так как в этом месте находился Глухой проток, вытекавший из Мойки. При создании канала можно было использовать его русло, что значительно удешевляло и убыстряло работы. Таким образом окружавшие Новую Голландию каналы оказывались связанными с системой Адмиралтейских каналов.

Прокладка этого канала и была поручена Коробову. Первое упоминание о его участии содержится в журнале заседаний Адмиралтейств-коллегий от 26 февраля 1733 г. В нем записано: «Тот проток ведено прочистить и зделать канал в коммуникации от Галерного с Крюковым каналом, и хотя по тому плану от архитектора положено, где быть помянутому в протоке каналу, однако ж коллегия запотребно разсудила оное место осмотреть от коллегии одному члену». Им был назначен вице-адмирал Н. А. Сенявин, который внес некоторые коррективы в предложение Коробова и обозначил их «особою чертою на вышепоказанном плане».

Из договора с подрядчиком узнаем, что 7 апреля 1733 г. «по рапорту архитектора Коробова к делу вновь канала» он брался соорудить плотину, «где от него... Коробова, показано будет», установить к лету «водоливную машину» для откачивания воды, а также поставить 40 человек для приведения ее в действие и 100 человек «работных... к битью свай двумя капрами».

Архитектору было свойственно всегда соблюдать интересы ведомства, в котором он служил. Поэтому неудивительно, что он обратил внимание на то, что при выгрузке тяжелых дубовых брусьев и других материалов осыпаются обложенные деревом берега. По своей инициативе Коробов составил «проект и чертеж» сооружения эллинга с особым устройством для быстрой разгрузки леса. Предложенный им проект заслужил одобрение, и такие эллинги ему было «ведено строить от Крюкова канала вниз по Мье реке и круг всего острова, которые строения по тому моему чертежу ныне строитца».

Учитывая большие размеры сараев и огромный вес дубовых бревен, которые должны были в них храниться, Коробов тщательно продумал их конструкцию от основания и до стропил. Им был составлен план забивки свай и чертеж разреза первого возводимого сарая, который имел в длину 27 саженей (56,7 м), в ширину 10 саженей (21 м) и высоту 5,5 сажени (11,55 м). Этими чертежами и должен был руководствоваться подрядчик Федулов, устанавливая 54 вертикальных столба и стропила. Каркас из брусьев обшивался досками. В июле 1735 г. Коробов согласовал с начальством вопрос о материале кровли. Гонт был отклонен и выбран более дешевый горбыль. В октябре того же года им и покрыли крышу. В том же году приступили к строительству самого длинного сарая — в 50 саженей (105 м). В документе, датированном 31 января 1736 г., значится, что «означенный сарай помянутым Федуловым по показанию ево, Коробова, совсем в отделку справлен». Так, постепенно по периметру острова появилось 9 сараев разной длины. Они хорошо видны на плане города 1753 г.

К середине XVIII в. деревянные сараи обветшали. На их месте талантливый ученик Коробова С. И. Чевакинский создал комплекс каменных складских зданий, сохранив основную идею планировки учителя.

Одновременно с работами в Новой Голландии Коробов занимался еще и переселением на новое место «партикулярной слободы», которая находилась севернее Глухого протока и подлежала сносу. Это было весьма хлопотное дело. Надлежало «сочинить план и меру тем дворам и зделать точную опись, чьи в помянутой слободе дворы». Архитектор выполнил это к 26 апреля 1733 г. В составленном им реестре значилось 39 владельцев. Так или иначе, все они были связаны с флотом. Среди них находились: «машинного дела мастер», «галерный плотник», «ботного и шлюпочного дела десятник», «корабельный подмастерье», «архитектурного дела ученик Иван Дешкин» и только один князь — Михаил Мещерский, «морского от флота поручик».

Новое место под слободу отводил архитектор П. Еропкин, служивший тогда в Главной полицеймейстере кой канцелярии. Находилось оно за рекой Мьей, «по обеим сторонам першпективной дороги, следующей мимо двора графа Мусина-Пушкина». Контроль же за размерами участков и правильностью их застройки должен был «иметь» Коробов. Оценкой переносимых построек и определением размеров материального ущерба, причиненного жителям, занимался архитектор «купно с обер-фискалом и двумя обер-офицерами».

Среди работ Коробова часто называется Пантелеймоновская церковь, хотя документального подтверждения этому никто не приводит. Церковь - интересный памятник архитектуры. Некогда она являлась неотъемлемой частью комплекса сооружений Партикулярной верфи, которая была создана еще при Петре I для строительства небольших частных судов. Верфь занимала большой участок, расположенный напротив Летнего сада, на левом берегу Фонтанки. Церковь была построена в 1735—1739 гг., когда проводились работы по реконструкции корпусов верфи, в которых участвовал и Коробов Однако никаких документов, подтверждающих его авторство в отношении церкви или участие в ее строительстве, пока обнаружить никому не удалось.

После опустошительных пожаров 1736 и 1737 гг. важнейшим делом Коробова, как и других петербургских зодчих, стало участие в общегородских мероприятиях, связанных с выяснением состояния уцелевших построек и возможностью выстроить на пепелищах новые дома. Уже 18 августа 1736 г. появился указ Главной полицеймейстерской канцелярии, который предписывал, «собрав всех архитекторов, погорелые места все осмотреть и измерить и каким образом впредь дома строить учинить всем тем местам разные проекты». Архитектор Адмиралтейств-коллегий несомненно был в их числе, так как во время первого пожара больше всего пострадали Морские слободы.

В связи с более жесткими противопожарными требованиями, которые стали предъявляться застройщикам, принятый еще до пожара проект деревянного Морского полкового двора, который намечалось построить на старом месте у Синего моста через Мойку, Коробов заменил другим. Теперь корпуса должны были возводиться из кирпича со сводчатыми перекрытиями. Однако к осуществлению нового проекта не успели даже приступить, как в июне 1737 г. снова произошел страшный пожар.

Для застройки пепелищ на Адмиралтейском острове и осуществления больших градостроительных замыслов по ликвидации тесных кварталов с деревянными постройками, устройству проездов между домами, расширению улиц, созданию площадей и т. д. была создана специальная комиссия, архитектурную часть которой возглавлял П. М. Еропкин. М. Г. Земцов в это же время занимал должность архитектора Главной полицеймейстерской канцелярии. Так что Коробов с осени 1737 г. находился в постоянных контактах с хорошо ему знакомыми талантливыми коллегами по профессии.

В начале сентября комиссия разослала во все заинтересованные ведомства «промеморию», которой предусматривался сбор сведений о том, «в которых местах каких каменных и деревянных казенных строений имеютца и какие, где именно впредь потребным строениям учиня чертежи предложить немедленно». Ознакомившись с таким предписанием, всегда аккуратный и исполнительный. Коробов 7 сентября направил доношение Экспедиции над верфями и строениями, в котором просил уведомить его, что еще надо построить, и указать размеры намечаемых сооружений, «дабы я мог обстоятельные предбудущим строениям чертежи сочинить».

Кроме составления такой своеобразной заявки на постройки, необходимые Адмиралтейств-коллегий, Коробов должен был заниматься и другими делами. Так, в связи с намерением комиссии кардинально изменить характер застройки Адмиралтейского острова и вынести за его пределы производственные здания ему пришлось возводить новые постройки для канатной и прядильной фабрик. Перемещение на другой берег Невы Галерного двора, как указывалось нами ранее, вызвало необходимость расширения Галерной гавани. Занимался Коробов и переносом деревянных построек подсобного назначения в более отдаленные места.

Еще больше сил и времени отнимали работы, связанные с переселением из Морских слобод тех владельцев участков, кому было не под силу строить обязательные теперь в этом районе каменные дома. Им отводили участки в новых, необжитых местах между Мойкой и Фонтанкой, к западу от Вознесенской перспективы. Здесь создавался новый жилой район города для людей среднего достатка. Сюда же должен был быть перенесен и Морской полковой двор. Коробов детально разработал два варианта его проекта, но этот интересный замысел не получил осуществления.

В апреле 1740 г. после ареста П. М. Еропкина до предела загруженного Коробова сначала привлекли к работе в Комиссии о Санкт-Петербургском строении, а после трагической гибели товарища по профессии официально назначили на его должность. Скорее всего Коробов без радости отнесся к весьма почетному положению архитектора Комиссии. Ведь казненный был его сверстником, их пути периодически скрещивались, так как оба привлекались к освидетельствованию то состояния какого-нибудь здания, то качества исполненных работ, когда оно вызывало сомнение, не раз они вместе экзаменовали молодых специалистов. Думается, что отношения их не ограничивались чисто деловыми, ведь они оба принадлежали к привилегированному сословию, что для людей XVIII в. было весьма существенно.

Новое назначение не снимало с Коробова обязанностей по Морскому ведомству, где он продолжал вести все работы. Возможности же человека, даже очень трудолюбивого, все же имеют границы. Коробов же стал сдавать, здоровье его ухудшалось, и он отдавал предпочтение обязанностям архитектора Адмиралтейств-коллегий. Руководство Комиссии в «нижайшем доношении», направленном 15 июня 1740 г. в Кабинет ее императорского величества, писало: «...определенный в Комиссию Коробов все делать не успевает, так как он еще ведет и строительство по Адмиралтейскому ведомству, а из других архитекторов к тому определить некого». Поэтому в помощь Коробову для руководства работой «кадетов и архитектурии учеников», находившихся в чертежной, был назначен майор фон Дамм. Он, по мнению Комиссии, вполне мог завершить планировку Литейной части и перепланировку Васильевского и Петербургского островов, которЫе теперь вчитались второстепенными районами.

Сложнее обстояло дело с окончанием важнейшего документа «Должность архитектурной экспедиции». Для этого были официально прикомандированы к Комиссии архитекторы М. Земцов, И. Шумахер и Дж. Трезини. Известные нам журналы (т. е. протоколы) их заседаний свидетельствуют, что собирались они по вторникам и субботам, но не всегда приходили все. Сохранилось в журналах и несколько интересных записей. Например, о том, что 5 августа 1740 г., когда все собрались, то обсуждали составленный «каменного дела подмастерьем» Михаилом Башмаковым раздел «о каменном строении» и вынесли по нему определение: «из оного принадлежащее внесть в главу о каменном порядке, которую приказали переписать набело». Из другой записи, сделанной 19 сентября, видно, что «Коробов правил главу о содержании штукатурного мастера». Однако работа двигалась крайне медленно, а больной Коробов, вероятно, предпринимал шаги для переезда в Москву. Петербургский период его деятельности подходил к концу. Следует отметить, что Адмиралтейств-коллегия ценила своего архитектора. Еще в 1734 г. она обратилась в Сенат с ходатайством о пожаловании ему ранга полковника, но он его получил только в 1744 г. В начале 1741 г. Коробова перевели в Москву, где определили в Губернскую канцелярию и поручили надзор за всеми городскими казенными сооружениями, и в первую очередь за стенами и башнями Кремля, Китай-города и Белого города. Обследованием их состояния и организацией ремонтных работ он и занимался последние годы жизни. Они были прерваны в 1742—1743 гг. в связи с тем, что М. Г. Земцов привлек Коробова к участию в праздничном оформлении Москвы к коронации Елизаветы Петровны. Коробов тогда построил Тверские триумфальные ворота.

В 1744 г. больной зодчий вернулся к своим основным обязанностям, но ненадолго, так как уехал в длительный отпуск в принадлежавшую ему деревню «в Дедиловском уезде Тульской провинции». Его обязанности «по команде» на это время было поручено исполнять «архитектурии гезелю» князю Дмитрию Ухтомскому. Однако в 1745 г. Коробов выполнил, по-видимому, свой последний проект приспособления пострадавшего от пожара каменного здания, находившегося в Кремле «подле Адмиралтейского правления», для контор Берг- и Мануфактур-коллегий.

Состояние здоровья 45-летнего архитектора ухудшалось, что видно из его «доношения» от 10 февраля 1745 г. В нем он, прося дать себе помощника, писал: «...ныне при мне таких учеников не осталось, которые могли бы с проектов моих сочинить чистые чертежи, а я от сущей моей болезни и долговременного всегдашнего обращения в чертежах и от обучения многих учеников... весьма стал быть глазами слаб». Просьбу слепнувшего архитектора удовлетворили и направили ему в помощники архитектурии ученика Александра Кокоринова — будущего видного архитектора Петербурга.

Умер Коробов 20 августа 1747 г. Эту дату назвала его вдова Мария Григорьевна в «доношении», составленном через восемь дней после его кончины. До обнаружения этих сведений днем его смерти считалось 7 августа — число, указанное его бывшим учеником в «доношении» от 20 сентября 1749 г., то есть когда прошло уже два года со дня кончины учителя. В нем Ухтомский просил Сенат определить в его архитектурную команду сыновей умершего: 11-летнего Ивана и 6-летнего Николая. При этом проситель сообщал, что они «французского языка несколько освоили» и, по его наблюдению, «по природной их склонности немалое желание имеют обучаться архитектурной науке». Сенат разрешил этот вопрос положительно. В доме Коробовых в качестве учителя поселился «архитектурии гезель» Сергей Ухтомский, брат архитектора. '

Кроме сыновей, желавших продолжать дело отца. Коробов оставил целую плеяду хорошо обученных отечественных зодчих, которые в середине XVIII в. плодотворно трудились в обеих столицах. Наиболее известны, имена С. И. Чевакинского, занявшего после учителя должность архитектора Адмиралтейств-коллегий, и Д. В. Ухтомского, работавшего в Москве.

Большинство коробовских зданий были утилитарного назначения и строились, как правило, из дерева, поэтому быстро ветшали и исчезали из городской застройки. До наших дней из его творений дошел только шпиль Адмиралтейской башни, которую в начале XIX в. гениальный русский зодчий А. Д. Захаров полностью включил в свою композицию башни. Существующие поныне гидротехнические сооружения на западном берегу Васильевского острова напоминают нам о работах И. К. Коробова в Галерной гавани. Сохранился и созданный им канал вдоль северной границы Новой Голландии. Сейчас он известен как Новоадмиралтейский канал.

М. В. Иогансен