|
В первой половине XIX века на участке, занимаемым домом 111, находился маленький деревянный домик, типичный для старой Коломны. Он был щедро украшен резьбой: над крышей поднимался резной конек, резьба украшала и наличники окон, на улицу было выдвинуто крытое крыльцо. Домик был стар: ступени на крылечке покосились, лестница в два марша, что вела на второй этаж, скрипела и дрожала, вызывая опасения у людей, поднимавшихся по ней. В этом домике была своеобразная база знаменитого, вошедшего в историю российского освободительного движения кружка М. В. Петрашевского.
Сын врача, действительного статского советника (по «Табели о рангах» это соответствовало чину генерал-майора), Михаил Петрашевский после смерти отца не претендовал на наследство, мать его получила почти все имущество покойного мужа, жила в большом каменном доме (построенный до 1835 года, он занимал большую часть участка нынешнего дома 111—113). Сам М. В. Петрашевский сохранил за собой лишь небольшой деревянный домик, описанный выше, да крохотное землевладение, на котором размещались семь крестьянских дворов. М. В. Буташевич-Петрашевский (такова была его полная официальная фамилия) числился переводчиком в Министерстве иностранных дел. Должность эта его не обременяла, времени оставалось много, но денег было мало. Богатая мать (соседка по дому) Петрашевского была богата и скупа — она сыну давала деньги в долг, под векселя и большие проценты.
Петрашевский был активным сторонником демократизации государственного строя России, уничтожения самодержавия и крепостничества. Он сознавал неизбежность прогрессивных преобразований для блага людей и считал необходимой терпеливую, настойчивую пропаганду социалистических идей, идей социального равенства. Петрашевский и его сторонники, будучи поклонниками Шарля Фурье, пошли дальше своего учителя, они не уходили от жгучих вопросов современности, как это делали Фурье и другие утопические социалисты Запада. На встречах по пятницам, которые проходили в доме на Садовой улице в 1845—1849 годах, петрашевцы со всей остротой вскрывали пороки существовавшего в России общественного строя. Но они не опирались на народ, делали лишь робкие попытки. По образному выражению А. И. Герцена, деятельность петрашевцев представляла собой лишь «заговор идей». Кружки Петрашевского возникли в период острого политического кризиса крепостничества в царствование Николая I. Это было, говоря словами Л. И. Герцена, «удивительное время наружного рабства и внутреннего освобождения».
По скрипучей лестнице домика Петрашевского по пятницам поднимались гости. Вначале на собраниях бывало около двадцати человек, а под конец деятельности кружка — до пятидесяти. Собрания продолжались обыкновенно часов до двух-трех ночи и кончались очень скромным ужином. Вход на «пятницы» был свободный. Позже Петрашевский показывал следственной комиссии: «Ко мне всякий мой знакомый водил кого хотел». И следственная комиссия установила, что Петрашевский приглашал к себе гостей, «чтобы потрясать умы социальными книгами, разговорами и речами», причем цель, поставленная им, состояла в том, чтобы «мало-помалу нанести удар правительству и настоящему порядку вещей». Вначале «пятницы» были заполнены преимущественно литературными спорами, отвлеченными дискуссиями о социалистических учениях. Но вскоре эти темы отошли на второй план, а в центре внимания кружка оказались социальные противоречия России. Так в 1848—1849 годах квартира Петрашевского стала по существу политическим клубом. Этот клуб на Покровской площади имел свои «филиалы» (на квартирах Н. С. Кашкина, С. Ф. Дурова, Н. А. Спешнева и других).
Открытое, совершенно невиданное в условиях николаевского режима вольнодумство волновало участников «пятниц». А. Г. Рубинштейн, в ту пору молодой пианист, рассказывал в своих воспоминаниях о том, как он был поражен, впервые придя в дом Петрашевского и услышав здесь открытое чтение «социалистического и коммунистического трактата». Но даже тогда, когда на очередной «пятнице» обсуждались вопросы литературы, все равно избранная тема приобретала политическое звучание. Один из сподвижников Петрашевского, знаменитый впоследствии географ П. П. Семенов-Тянь-Шанский вспоминал, что чтение Ф. М. Достоевским отрывков из своих повестей «Бедные люди» и «Неточка Незванова» вылилось в страстный протест против крепостного права. Неудивительно, что молва о собраниях в доме Петрашевского все шире разносилась по Петербургу.
П. П. Семенов-Тянь-Шанский в своих мемуарах пишет, что Петрашевский «представлял замечательный тип прирожденного агитатора: ему нравились именно пропаганда и агитаторская деятельность, которую он старался проявить во всех слоях общества». Ученый рассказывает любопытный эпизод: Петрашевский для целей пропаганды решил поступить учителем в одно из военно-учебных заведений и на вопрос генерала, какие предметы он может преподавать, назвал одиннадцать предметов. «Когда же его допустили к испытанию в одном из них,— рассказывает мемуарист,— он начал свою пробную лекцию словами: «На этот предмет можно смотреть с двадцати точек зрения», и действительно изложил все двадцать...».
Сохранилось предание о том, что, воодушевленный идеей Фурье о «фаланстерах», Петрашевский в 1847 году сделал попытку применить эту идею на практике. В принадлежавшем ему «выселке» из семи дворов он задумал устроить фаланстер. Во всех семи дворах насчитывалось около сорока душ. Избы подгнили. В выселке не было ни одной коровенки. И вот Петрашевский предложил крестьянам бросить свои «развалюхи», съехать с болота, построить на сухом месте одну просторную избу — фаланстер, где поместились бы все семь семейств, каждая в отдельной комнате, но с общей кухней и общим «залом» для работ зимой и для посиделок. Петрашевский обещал за свой счет возвести этот дом, амбары, купить плуги, бороны, другие орудия и всю нужную утварь. Крестьяне не стали перечить своему помещику, нехотя согласились... Но они не были воодушевлены идеей этого фаланстера, и, когда Петрашевский, приехав в свое имение, водил крестьян на строительство нового дома и спрашивал, довольны ли они, крестьяне (по рассказу В. Р. Зотова, бывшего соученика Петрашевского по Лицею) «ходили за ним по постройке с видом приговоренных к тюремному заключению, бормотали угрюмо: «Много довольны! Как будет угодно вашей милости!». Но дело не удалось довести до конца, сказались утопичность, искусственность всего этого замысла. Накануне переезда крестьянских семейств в новый дом, построенный на опушке соснового бора, крестьяне подожгли «фаланстер», и он сгорел со всей новой утварью, со всеми подсобными постройками. С горечью посмотрел Петрашевский на обгорелые бревна, вздохнул тяжко и вернулся в Петербург. Но он не отказался от своей идеи и лишь пришел к выводу, что нужен ряд лет, чтобы люди, «искаженные предшествующей жизнью», могли принять идеи Шарля Фурье.
Основной формой пропаганды взглядов служили «пятницы» в Коломне и собрания кружков. Кроме того, петрашевцы—преподаватели кадетского корпуса стремились распространять свои взгляды в процессе учебных занятий. Целям печатной пропаганды призвана была служить типография, которую создавали петрашевцы Н. А. Спешнев и П. Н. Филиппов. Петрашевцы заботились, чтобы их слово доходило до различных слоев общества. Именно с этой целью Петрашевский решил участвовать в выпуске «Карманного словаря иностранных слов, вошедших в состав русского языка». Это издание было предпринято капитаном Н. С. Кирилловым, издателем пособий для военно-учебных заведений. Петрашевский предложил Кириллову свои услуги — редактировать словарь и написал ряд статей для второго выпуска. Соблазненный предельной скромностью испрошенного гонорара, капитан охотно согласился. Приступив к делу, Петрашевский расширил план «Словаря», ввел ряд новых слов. Это позволило ему изложить основные положения утопического социализма, главные статьи конституции, завоеванной Великой Французской революцией конца XVIII века, подвергнуть критике пороки самодержавно-крепостнического строя в России. Около сорока статей написал Петрашевский для второго выпуска «Словаря». Автору удалось обойти трусливого, но недалекого цензора. «Словарь», отразивший взгляды Петрашевского и его сподвижников, высоко оценил Герцен. «Словарем,-— говорил он,— петрашевцы удивили всю Россию». В условиях полицейского режима Николая I это действительно был акт отчаянной смелости.
Второй выпуск «Словаря» был отпечатан в апреле 1846 года. Вскоре, 14 мая, на заседании Петербургского цензурного комитета его председатель Мусин-Пушкин заявил, что, прочтя эту книгу, он «нашел в ней многие мысли и выражения неприличные, могущие служить поводом для умов легкомысленных к толчкам и заключениям лживым и вредным». Цензор получил строгий выговор, книгу было предписано немедля изъять. Из двухтысячного тиража 345 экземпляров уже было распродано, остальные, по приказу Николая I, предали огню, так как, по заключению царя, этот «Словарь» был «наполнен ядом социализма, коммунизма и прочих современных безумств». И вот состоялась предпоследняя «пятница». Это было 15 апреля 1849 года. Дрожащим от волнения голосом Ф. М. Достоевский читал знаменитое письмо Белинского к Гоголю. В нем Белинский со всем пылом своей революционной страсти бичевал самодержавно-крепостнический строй, человеконенавистнические порядки николаевского режима. Письмо вызвало всеобщий восторг участников «пятницы». Его решено было размножить.
Уже давно велся шпионский надзор за деятельностью кружка. Тайный агент Антонелли с января 1849 года регулярно доносил своему шефу об «известном лице», как было зашифровано имя Петрашевского. 21 апреля 1849 года шеф жандармов представил царю обзор «дела» петрашевцев — три тетради со списком «преступников», с «описанием действий каждого из них с обозначением жительства». Резолюция Николая I гласила: «Приступить к арестованию. С богом! да будет воля его».
Большинство петрашевцев было арестовано в ночь на 23 апреля после последнего собрания кружка на Садовой. Заработала машина следствия. Из тюремной камеры Алексеевского равелина Петропавловской крепости Петрашевский подавал советы товарищам по заточению. На кусках клеевой окраски стен камеры Петрашевский нацарапал эти советы и разбросал эти куски по аллее тюремного дворика для прогулок. В записках этих содержались указания: «Очных ставок требовать: письменным показаниям не верить. Не говорить ничего плохо о других... Не давать влиять на себя или запугивать, быть спокойным. Терпение и мужество. Вмешивать как можно меньше лиц... Не отвечать на вопросы неопределенные, неясные, вкрадчивые... Стараться по возможности стать в положение нападающего, задавать вопросы навстречу. Таким образом выяснить, что он хочет и что надеется найти».
Сам Петрашевский на допросах вел себя непреклонно. По мнению следственной комиссии, его «дерзость вышла из границ». Петрашевский писал в своих показаниях следственной комиссии о той ненависти, которую питает русский народ к царским опричникам. Он напоминал следователям слова первого министра Людовика XIII герцога де Ришелье, который, хвастаясь умением передергивать факты, ложно трактовать слова противников, заявил: «Напишите семь слов, каких хотите, и я из этого выведу вам уголовный процесс, который должен кончиться смертной казнью», обвинял следователей в повторении коварства герцога де Ришелье... После полуторамесячной работы военно-судная комиссия вынесла приговор. Из 23 подсудимых 21 был приговорен «к смертной казни расстрелянием».
Петрашевцы узнали приговор только на эшафоте, на Семеновском плацу (ныне Пионерская площадь). Осужденных привязали к врытым в землю столбам. На них надели предсмертные одеяния — белые балахоны с капюшонами. Шестнадцать солдат подняли ружья и навели их на привязанных смертников. Загрохотали барабаны. И тут, по сценарию, как было задумано в Зимнем дворце, в последний момент к месту казни подъехал экипаж. Посланец царя флигель-адъютант Ростовцев, заикаясь через каждое слово, прочитал осужденным бумагу, извещавшую о «милости» Николая I. Смертная казнь заменялась каторгой. Сам Петрашевский приговаривался к каторжным работам и рудникам без срока. С осужденных сняли балахоны и капюшоны, на эшафот поднялись двое палачей, они сломали шпаги над их головами, заковали их в кандалы. Петрашевского под звон кандальных цепей жандармы посадили в кибитку, с ним уселись конвоиры, и с Семеновского плаца кони помчали кибитку в Сибирь.
До конца своих дней Петрашевский оставался непримиримым врагом самодержавия и крепостного строя.